«В театре каждый человек «подвязан» к другому»

В этом году режиссёры Московского Молодёжного театра под руководством Вячеслава Спесивцева братья Семён и Василий СПЕСИВЦЕВЫ отмечают 30-летие своей творческой деятельности. Братья-режиссёры дали интервью. Они рассказали о своей работе, о жизни, об отношениях в коллективе театра и своих творческих планах. Их очень редко можно собрать вместе — они постоянно в работе. Сегодня мы публикуем интервью с Семёном СПЕСИВЦЕВЫМ.

          — Семён, тебе сейчас 37, а мы отмечаем 30-летие твоей творческой деятельности. Получается, ты впервые вышел на сцену в семь лет?

— Даже раньше. Нас с братом Василием привели в театр в пять лет. И мы начали выходить на сцену в разных спектаклях. Я впервые вышел в спектакле «Хоббит». Незабываемый момент: один на огромной сцене, и у меня даже не было партнёра — им был дракон, голос которого шёл под фонограмму, и мне приходилось укладывать свой текст в эту фонограмму, одновременно передвигаясь по наклонным плоскостям. То есть актёрская задача была архисложная. Когда я уходил со сцены, то с меня буквально пот лился ручьями, а одежду можно было выжимать. К тому же было твёрдое осознание, что моя роль очень важна и что на меня сейчас смотрят сотни людей и руководитель, Вячеслав Семёнович, и я ни в коем случае не имею права сыграть плохо. Вот с тех пор мы с Васей со сцены и не сходим.

— Расскажи, пожалуйста, что это такое «детство в театре»?

— Детство в театре… Это удивительный мир, в который попадает ребёнок, где всё абсолютно волшебно: ты окружен удивительными людьми, которые ежедневно вдруг превращаются в совершенно других людей, которые надевают потрясающие костюмы… Это темнота кулис, их магическая тишина. А ещё из-за кулис ты наблюдаешь за зрителем. Чувствуешь, как он дышит, как сопереживает героям на сцене, как он аплодирует, как он реагирует — смеётся, вздыхает, даже плачет. Ты видишь в первом ряду своих сверстников, которые жадно впитывают всё, что происходит на сцене. Театр — это очаровательный, дивный мир. Но это ещё и колоссальный труд. Правда, в детстве ты это воспринимаешь как какую-то игру. Время здесь летит абсолютно незаметно. Младшая, средняя студии пролетают, как стрела.

— Тебе ведь приходилось играть не только на сцене Московского Молодёжного?

— Мы с братом учились в 232-й школе в профильном классе, где преподавали выдающиеся артисты, режиссёры, театральные педагоги из Щепкинского театрального училища. Все они имели отношение к знаменитому Малому театру. И площадка Малого театра — одна из наиболее значимых, где мне удавалось играть, будучи школьником и студентом. Я окончил «Щепку». Сцена Малого — удивительная по своему профессионализму, по подходу к актёрской профессии, где работают удивительные мастера. Вторая площадка — Центральный академический театр Российской армии, где я проходил службу в ВС РФ. Служил я во взводе охраны и обеспечения. В основном моими сослуживцами были выпускники театральных училищ. Одна из наших функций — игра на сцене. Играли мы в массовках, небольшие эпизодические роли. А сцена там просто огромная, масштабная. Удивительный театр, с потрясающей архитектурой, с гигантским зрительным залом. Когда ты выходишь на сцену, на тебя смотрят тысячи глаз отовсюду — справа, слева, по центру. Махина в хорошем смысле этого слова, и это в некотором роде подкупает. Как и в Малом театре, в ЦАТРА были свои корифеи, свои звёзды сцены. Мне посчастливилось играть на одной сцене с великим Владимиром Зельдиным. Ему на тот момент было 96 лет! И когда он в роли Кутузова произносил: «Что будет, коли доживёшь до ста?» — зрительный зал взрывался овациями. Эти две площадки я мог бы особо выделить — Малый театр и ЦАТРА. А вообще, с Московским Молодёжным я объездил огромное количество городов нашей страны — были и театры, и дома культуры, колледжи, вузы. Были многочисленные поездки по странам мира, трудно даже все перечислить — от Китая до Швеции, от Мексики до Франции. Отсюда и есть эти тридцать лет творческой деятельности.

— Можешь припомнить свою первую большую роль, которая тебе запомнилась на всю оставшуюся жизнь?

— Нет, наверное, таких ролей, которые не оставили бы какой-то памяти в душе. Разве что какая-то из них глубже оставила в памяти зарубку, другая — чуть меньше. Роли все очень разные. Одни добавляли мне качества драматического артиста, пробовал я и лирические роли — героев-любовников, роковых мужчин. Странно, когда я ещё был студентом, мне почему-то давали огромное количество ролей героев в возрасте. Я играл отцов, стариков, помещиков-скупцов. Меня тогда это немного удивляло — я, 18-летний, играл роли, которые мне казались не совсем подходящими. Это были роли «на сопротивление», и только позже я понял, что это был потрясающий опыт, который мне здорово в жизни пригодился. Когда старик играет старика, в этом ничего удивительного нет, а когда ты в юности играешь Крутицкого в «Не было ни гроша, да вдруг алтын» Островского, и вешаешься в конце, это оставляет очень глубокие впечатления. Есть роли, которые я просто люблю. Это не одна роль, конечно же. Я переиграл их огромное количество. Есть семь-десять, которые идут со мной по жизни — Болконский в «Войне и мире», Раскольников в «Преступлении и наказании», Джонатан в «Чайке по имени Джонатан» …

— В Московском Молодёжном театре среди артистов и студентов у тебя репутация строгого режиссёра.

— Я не считаю себя таким уж строгим. Я дисциплинированный человек и такого же подхода к делу требую от прочих. В театре служат. Можно это служение понимать по-разному, а можно и в каком-то таком, военном, смысле. В театре каждый человек «подвязан» к другому, и от общей слаженности, общей заинтересованности зависит очень многое. Я требователен к себе и ко всем остальным. Ничего лишнего я никогда не требую. У нас большое количество студийцев, студентов, и эти ребята пока ещё многих вещей просто не понимают, и их нужно учить быть ответственными за то, что ты производишь. Нам дана в руки удивительная профессия — врачевать человеческие души, говорить со сцены языком Островского, Достоевского, Чехова, Лермонтова, Толстого, доходить до каких-то граней человеческой души, и ронять в неё нечто очень ценное. И если ты к этому дару, к этой профессии относишься безответственно, тогда уничижается и сама профессия, и само понятие культуры. Культура — это ведь и сельскохозяйственный термин. Выращивать, окультуривать — сейчас это имеет отношение к очень тонким материям, к душе. Есть режиссёры деспотичные, они на́д актёрами, бывает наоборот. Существуют театры «режиссёрские», где царит режиссёр, а есть «актёрские», где тон задают звёзды-артисты. Два стиля. Я себя ни к тому, ни к другому не причисляю. Нужно уметь сочетать, и мне, кажется, это удаётся. Ко всему надо подходить здраво. Ещё многое зависит от того, с кем ты работаешь. Если тебе попались люди безответственные, недисциплинированные, тогда с ними очень сложно строить театр, потому что театр — коллективное творчество. Можно быть художником, но не причислять себя к театральной труппе. Можно быть прекрасным музыкантом, солистом, чудесным композитором или скульптором, и вся ответственность на тебе самом. Но театр — это коллектив, и здесь никак нельзя без дисциплины.

— Кто из педагогов оказал наибольшее влияние на твоё мировоззрение?

— Конечно, мой отец Вячеслав Семёнович. Это бесспорно. А ещё я много читал хорошей литературы. Опять-таки отец давал мне в этом плане хорошие советы. Много читал, и всем молодым людям, которые ищут своё будущее в театре и кино, я советую больше читать.

— Семён, у тебя был большой опыт в кино, много ролей. Почему ты не продолжил свою карьеру на съёмочной площадке?

— Желание играть в кино у меня осталось, но не зовут на сто́ящие роли. Да и все силы и время отдаю театру, где я выступаю и как актёр, и как режиссёр. А ещё являюсь педагогом и выпускаю уже не первый курс под художественным руководством отца, и сюда никак не вклинивается время беганья по кастингам, попытки предложить себя в качестве артиста. Иногда предлагают что-нибудь в кино сыграть, однако это часто вызывает у меня некие сомнения. Я человек в творчестве избирательный, я уже могу себе это позволить, и понимаю, что на мне ответственность за то, что несу в культурный социум. И если я в своём творчестве допускаю некий корыстный интерес, а показываю нечто второсортное, то и вопросы у зрителей будут именно ко мне. Наша профессия во многом подобна профессии медика, которая начинается с клятвы Гиппократа, где главным постулатом является фраза «Не навреди!». Творческие аспекты вредить людям не должны. Сейчас есть множество примеров «творчества», которые далеко не полезны, как те пресловутые йогурты из дурацкой рекламы. Бывают полезные постановки, а бывают просто вредные. Актёрские работы в кино — в том числе.

— Данная статья — для газеты «Петровка, 38». Знаешь ли ты это издание, и давно ли?

— Это потрясающая, чудесная газета. Её главный редактор Александр Юрьевич Обойдихин — удивительный человек и друг нашего театра. Он широчайшей души человек, и это его качество целиком и полностью раскрывается в газете. Он и коллектив газеты честно, творчески делают своё дело, а это всегда подкупает читателя. Плюс ещё личная харизма главного редактора, умение заинтересовать, умение увлечь. Читать «Петровку, 38» всегда интересно, и это, безусловно, нужная газета, резко выделяющаяся среди прочих изданий. Она даёт ценный материал, за который не стыдно и который приносит ощутимую пользу, пусть она и посвящена в большей мере работе полиции.

— А тебе приходилось играть полицейских?

— Да! И неоднократно. Играл в одном телесериале следователя. В спектакле по пьесе Вячеслава Семёновича «Время любить» я играл милиционера — сержанта Муханова, молодого человека, приехавшего в Москву служить в милиции. И скажу так: когда ты надеваешь на себя форму, ты внутренне меняешься. Это такой пример, когда актёр идёт от внешнего к внутреннему. Ты надел форму с погонами, взял в руки пистолет или дубинку и ощущаешь себя обязанным блюсти порядок в обществе. Мне очень повезло играть именно честных стражей правопорядка, и я уверен, что таких в МВД большинство.